Потерянный в мире слэша // Сею доброе и вечное, десятитысячелетнее
«Синто не является законченной идеологической системой»
Национальная культура – совершенно уникальное жизненное пространство, в основе которого лежит история, язык и психология народа. Фольклор занимает в духовной жизни общества особое место, являясь сокровищницей традиций, отражающих самосознание и мироощущение народа. Чтобы лучше понять психологическую и нравственную сущность народа, необходимо обратиться к глубинным основам национальной культуры – к народному творчеству. Фольклор – это мудрость (от англ. folklore — «народная мудрость»), душа народа. О японском фольклоре и его особенностях рассказывает доцент кафедры японской филологии в Институте стран Азии и Африки при МГУ, кандидат филологических наук Виктор Петрович Мазурик.
читать дальше– По всей видимости, разговор о японском фольклоре следует начинать с вопроса: что включает в себя понятие «японский фольклор»?
– Как и в любой другой стране, японский фольклор представляет собой всю народную традицию материальной и нематериальной культуры, характер же даваемых ему определений больше зависит от специфики научных направлений, занимающихся его изучением. К примеру,
в России фольклористика прежде всего была сосредоточена на устном народном поэтическом творчестве, а во многих странах Запада она включает в себя все этнологические аспекты изучения моделей повседневной жизни.
– Вы упомянули российскую фольклористику, и невозможно удержаться от вопроса о сходстве и различии русского и японского фольклора. Если попытаться их сравнить, то мы увидим больше сходных черт или различий?
– Различия национальных фольклорных систем, как правило, внешние и зачастую кажущиеся; типологическое же их родство глубинно и сущностно. Отличия в системе жанров или их функций обычно объясняется разными этапами эволюции того или иного социума, а несовпадение плана реалий – историческими, географическими, климатическими и прочими условиями этой эволюции. Можно, например, заметить родство японского сказочного жанра архаическому эпосу, что приводит к другим методам классификации текстов. Между сказками, по меткому наблюдению Янагиты Кунио, свободно мигрирующими наподобие представителей фауны, и историческими легендами, «флористически» привязанными не только к определенному времени, но и географическому пространству, нет непроницаемой границы. Также бросается в глаза значительно большая, чем в России, роль слов-связок (омонимических, полисемических и т. д.), что основано на особой фонетической структуре японского языка и неизжитых представлениях о магии слова. Однако ничто совершенно уникальное в японском фольклоре не обнаруживается.
– Сами японцы еще до конца не изучили такую огромную и необъятную отрасль своего фольклора, как сказки. Лев Толстой был первым в России, кто заинтересовался высокой художественной и морально-этической значимостью японских сказок. Не могли бы вы немного рассказать о японских сказках?
– Несколько уточнений. Во-первых, о том, чтобы «до конца» исследовать такую систему знаний, как фольклорная, не может быть и речи по самой ее природе: она не герметична, но связана с действительностью бесконечным количеством беспрерывно меняющихся связей. Во-вторых, впервые фольклором под влиянием немецких романтиков занялись представители русской мифологической школы, к которой принадлежал и знаменитый исследователь сказок Афанасьев, и роль Толстого в этом значительно более скромная.
Японцы же к настоящему моменту собрали куда более обширные коллекции народных сказок, чем это было сделано в нашей стране в ХХ веке
(по идеологическим и другим причинам), но исследовали они их с совсем иных, чем у отечественных фольклористов, позиций.
– Виктор Петрович, сразу вопрос: почему японские сказки не так популярны в России, как, к примеру, арабские сказки?
– Мне сложно сравнивать степень популярности в России сказок разных стран, но, возможно, японские сказки просто меньше переводились, ибо культурой Японии наша общественность заинтересовалась только после русско-японской войны, арабские же сказки к тому времени были давно уже переведены и исследованы как у нас, так и в Западной Европе.
– В японской культуре можно встретить примеры восхищения героями, совершавшими далеко не геройские поступки. Например, Ёсицунэ, который считается храбрым воином и к которому фольклорная традиция относится как к герою, предал своего учителя Канэхиру. Ямато Такэру, прародитель всего японского народа, чьё имя – «дух Ямато» – символизирует самурайские традиции и идеалы, ни один свой подвиг не совершил по самурайским правилам. Миямото Мусаси – «великий и благородный воин», нравственный идеал самурая, – нарушал практически все предписания, которым должен был следовать настоящий воин. С чем это связано?
– Названные персонажи относятся к очень разным эпохам и не могут быть оценены по одной этической шкале. Ямато Такэру – образец мифологического героя, у которого помимо человеческих попечений есть еще долг перед небесными богами, оказывающими ему особое покровительство в выполнении его важнейшей миссии на Земле. К тому же воинская хитрость, с помощью которой он, как Давид Голиафа, убил вождя враждебного племени Кумасо, не противоречит будущей этике бусидо. Имеют этические резоны в каждом своем действии и Минамото-но Ёсицунэ, и Миямото Мусаси, нужно только оценивать их поступки в контексте той исторической реальности и вызванной ею системы ценностей, к которым они принадлежали. Ведь в обоих случаях мы имеем дело не с реальными историческими деятелями, а с их идеальными «иконами», которые могут выглядеть в наших глазах весьма непривычно.
– Национальная психология и нравственность в Японии всегда были тесно связанны с религиозными воззрениями. Японский фольклор изначально был сферой «властвования» синтоизма. Многовековое взаимовлияние и взаимопроникновение буддизма и синтоизма способствовали созданию в Японии удивительного религиозного синкретизма, который можно без труда обнаружить во всех областях японской культуры. Виктор Петрович, по вашему мнению, какое влияние оказал буддизм на японские сказки, легенды и предания?
– Синто не является законченной идеологической системой. Это скорее весь комплекс традиционных обычаев, покоящихся на древнем мифологическом мировосприятии, «коллективное бессознательное» всей японской культуры. Буддизм же, как и другие мировоззренческие парадигмы, определяет прежде всего те области культуры, которые изначально были связаны с творчеством японских элит в различные исторические эпохи, а потому и виды буддизма в эти периоды были весьма разными.
Можно сказать, что буддизм повлиял на эпические жанры японского фольклора, как и на культуру в целом, главным образом в новом восприятии времени: крестьянский календарный круг разомкнулся на линейный вектор, породив необходимость в исторических легендах и преданиях, в этических представлениях о кармическом воздаянии за добрые и злые дела в цепи реинкарнаций, желание молиться об упокоении духов усопших и т. д. В сказках и мифологических рассказах это вызвало к жизни план буддийских реалий – монастыри и храмы с их разнообразным материальным миром и ритуалами; фигуры буддийских проповедников, служек, аскетов, паломников, сюжеты о чудесах, явленных сутрой Лотоса или мудрецами «хидзири» и т. д.
– В жизни японцев синтоизм сопровождает «светлые» события, такие как рождение детей, свадьба. Буддизм взял на себя заботу об усопших. Существует ли в фольклоре разделение функций между синтоистскими и буддийскими божествами?
– Различие социальных функций буддизма и синтоизма в фольклоре отражает их специализацию в жизни:
синтоистское сознание сторонится всего, что связано со скверной, кэгарэ, прежде всего со смертью, а потому буддизм берет на себя труд культурного оформления всех табуированных в синто сфер.
Даже в нынешнем, религиозно индифферентном обществе похороны (за исключением христиан) совершаются по буддийскому чину, и это служит основным источником дохода буддийских общин, отчего современный буддизм зачастую иронически называют «похоронным» (сосики букё). Понятие божества в синто и буддизме различается в своей основе. В первом случае это духи природы в широком смысле, включая и души умерших, в буддизме же – сверхчеловеческие существа из индийской, китайской и японской мифологии, ассоциирующиеся с тем или иным воплощением Будды. В некоторых же народных божествах (как, например, «семь богов счастья» – сити-фуку-дзин) слились воедино индуистские, даосские, буддийские и синтоистские представления.
– В синтоизме нет различий в статусе умерших — все они превращались в божества-ками, были чьими-то предками, будь то злодей или праведник, а потому все были достойны одинаковых почестей со стороны своего рода. Буддизму свойственна идея о воздаянии за грехи в прежней жизни и соответственных перерождениях. Как в фольклоре отразились два таких разных подхода к перерождению?
– В синто, как во всякой мифологической системе мировосприятия, главное – неукоснительное исполнение ритуалов и ненарушение табу. Но даже человек чистой жизни способен превратиться во мстительного духа «онрё», если, скажем, смерть его была насильственной или он не успел при жизни осуществить некой важной миссии. Тогда требуются особые «умиротворительные» обряды «тама-сидзумэ», дабы его дух из состояния потревоженного (ара-митама) перешел в спокойное (ниги-митама), что позволит ему войти в коллектив богов – покровителей рода.
Соответственно этому и фольклорные повествования отражают либо синтоистский процесс загробной «прописки» духов, либо буддийских воздаяний за добрые и злые дела в нынешнем или будущем рождении.
– В японском фольклоре статуям буддийских божеств отводилась особая роль. Известно, что огромную популярность получил в Японии обычай одевать буддийские изваяния, а в холодную погоду — укутывать. С чем связан такой интересный обычай?
– Этот чисто народный обычай «очеловечивания» священных изваяний касается либо канонизированных основателей японских школ буддизма, либо таких популярных аватар, как бодхисатва Кшитигарбха (яп. Дзидзо-сама). Последний служит проводником заблудившихся путников в этом мире, а также попечителем умерших (в особенности детей) в загробном, а потому на его каменных статуях часто можно увидеть детские распашонки и слюнявчики, а у ног его – горки камней, то есть символические буддийские пагоды, которые дети, не удостоившиеся заупокойных молитв, по преданию, пытаются сложить на берегу потусторонней реки Сай-но кава. Принято также поливать буддийские изваяния на кладбищах водой.
– В японском фольклоре особое место занимают народные представления (минкан гэйно), которые, как правило, образуют часть ритуалов, совершаемых ежегодно или через строго определенные промежутки времени. Таких народных представлений в Японии проводится много. Виктор Петрович, как вы объясняете такую стойкость традиций?
– Понятием «минкан гэйно» описывается широкий диапазон сакральных и светских представлений с танцами, пантомимой, пением. К священным танцам относятся прежде всего синтоистские (кагура) и буддийские (эннэн-но маи; традиция последних почти угасла). Кроме того, особыми представлениями сопровождаются бесчисленные календарные общинные и семейные праздники. Стойкость традиции Гэйно объясняется интуитивно-подсознательной зависимостью среднестатистического японца от архаических представлений мифологического и религиозного характера. Даже вполне рационально мыслящие индивиды с удовольствием участвуют во многочисленных праздничных ритуалах, видя в этом проявление духа крестьянской общины, лежащего в основе японской культуры, и признавая их важную воспитательную и социально-консолидирующую функцию.
– Некоторые животные в японском фольклоре обладают сверхъестественными способностями. Самыми популярными являются енотовидная собака (тануки) и лиса (кицунэ). Они имеют схожие, как правило отрицательные, роли в японском фольклоре. Почему именно эти животные?
– «Волшебные животные» фольклора восходят к мифологическим образам тотемных предков. Так, например,
северная японская народность Айну считает своим прародителем медведя и до сих пор поклоняется ему в особых ритуалах,
из которых, правда, устранен элемент его сакрального убийства и съедения. Лисы же и тануки (очевидно, вследствие особой ловкости и неуловимости, а также некоторых внешних черт) ассоциируются с хитростью не только у японцев. Вспомним лисичку-хитричку русских сказок. На Дальнем Востоке этим животным приписываются способности «отводить глаза», морочить человека, что чаще всего оборачивается для него разными потерями, впрочем иногда поучительного и даже комического характера.
– Через призму японского фольклора можно понять традиции и устои японского общества. Какие основные национальные черты характера японцев можно назвать, проанализировав, к примеру, японские сказки?
– Можно сказать, что в японских сказках, как и в других формах этой культуры, проявилась тяга к «согласию, ладу» (ва), ради которого японцы готовы идти на гораздо большие компромиссы, чем мы. В них меньшее место занимает героический эпос и большее – бытовые, новеллистические сюжеты. Они ближе к архаическому эпосу и, может быть, поэтому богаче населены разнообразными духами, оборотнями и другими мифологическими существами. В них совсем по-другому, чем в наших сказках, проявляется традиция народной смеховой культуры.
– Что представляет собой современный японский фольклор?
– Современный японский фольклор, как и зарубежный, живет преимущественно в городской, а не сельской среде, и этим объясняются многие его особенности. Он мобильнее по форме и содержанию, отличается подвижной жанровой системой, в которой преобладают малые формы, которыми занимается паремиологи.
Темы современных быличек не ведьмы и домовые, но пришельцы с НЛО и из будущего, полтергейст, энергетические вампиры и т. д.
К числу популярных жанров по-прежнему относятся все виды народной афористики – от прозвищ и прочей экспрессивной ономастики, приветствий и ругательств, до пословиц, поговорок, прибауток, скороговорок и других видов народной афористики, шуток, анекдотов. К числу наиболее консервативных явлений, как обычно, относится детский фольклор с его заклинаниями, дразнилками, смешилками и страшилками, пришедшими из инициационных и прочих ритуалов древности. И еще одна особенность современного японского фольклора состоит в том, что он значительно чаще русского становится объектом разнообразных исследований.
(с)
Национальная культура – совершенно уникальное жизненное пространство, в основе которого лежит история, язык и психология народа. Фольклор занимает в духовной жизни общества особое место, являясь сокровищницей традиций, отражающих самосознание и мироощущение народа. Чтобы лучше понять психологическую и нравственную сущность народа, необходимо обратиться к глубинным основам национальной культуры – к народному творчеству. Фольклор – это мудрость (от англ. folklore — «народная мудрость»), душа народа. О японском фольклоре и его особенностях рассказывает доцент кафедры японской филологии в Институте стран Азии и Африки при МГУ, кандидат филологических наук Виктор Петрович Мазурик.
читать дальше– По всей видимости, разговор о японском фольклоре следует начинать с вопроса: что включает в себя понятие «японский фольклор»?
– Как и в любой другой стране, японский фольклор представляет собой всю народную традицию материальной и нематериальной культуры, характер же даваемых ему определений больше зависит от специфики научных направлений, занимающихся его изучением. К примеру,
в России фольклористика прежде всего была сосредоточена на устном народном поэтическом творчестве, а во многих странах Запада она включает в себя все этнологические аспекты изучения моделей повседневной жизни.
– Вы упомянули российскую фольклористику, и невозможно удержаться от вопроса о сходстве и различии русского и японского фольклора. Если попытаться их сравнить, то мы увидим больше сходных черт или различий?
– Различия национальных фольклорных систем, как правило, внешние и зачастую кажущиеся; типологическое же их родство глубинно и сущностно. Отличия в системе жанров или их функций обычно объясняется разными этапами эволюции того или иного социума, а несовпадение плана реалий – историческими, географическими, климатическими и прочими условиями этой эволюции. Можно, например, заметить родство японского сказочного жанра архаическому эпосу, что приводит к другим методам классификации текстов. Между сказками, по меткому наблюдению Янагиты Кунио, свободно мигрирующими наподобие представителей фауны, и историческими легендами, «флористически» привязанными не только к определенному времени, но и географическому пространству, нет непроницаемой границы. Также бросается в глаза значительно большая, чем в России, роль слов-связок (омонимических, полисемических и т. д.), что основано на особой фонетической структуре японского языка и неизжитых представлениях о магии слова. Однако ничто совершенно уникальное в японском фольклоре не обнаруживается.
– Сами японцы еще до конца не изучили такую огромную и необъятную отрасль своего фольклора, как сказки. Лев Толстой был первым в России, кто заинтересовался высокой художественной и морально-этической значимостью японских сказок. Не могли бы вы немного рассказать о японских сказках?
– Несколько уточнений. Во-первых, о том, чтобы «до конца» исследовать такую систему знаний, как фольклорная, не может быть и речи по самой ее природе: она не герметична, но связана с действительностью бесконечным количеством беспрерывно меняющихся связей. Во-вторых, впервые фольклором под влиянием немецких романтиков занялись представители русской мифологической школы, к которой принадлежал и знаменитый исследователь сказок Афанасьев, и роль Толстого в этом значительно более скромная.
Японцы же к настоящему моменту собрали куда более обширные коллекции народных сказок, чем это было сделано в нашей стране в ХХ веке
(по идеологическим и другим причинам), но исследовали они их с совсем иных, чем у отечественных фольклористов, позиций.
– Виктор Петрович, сразу вопрос: почему японские сказки не так популярны в России, как, к примеру, арабские сказки?
– Мне сложно сравнивать степень популярности в России сказок разных стран, но, возможно, японские сказки просто меньше переводились, ибо культурой Японии наша общественность заинтересовалась только после русско-японской войны, арабские же сказки к тому времени были давно уже переведены и исследованы как у нас, так и в Западной Европе.
– В японской культуре можно встретить примеры восхищения героями, совершавшими далеко не геройские поступки. Например, Ёсицунэ, который считается храбрым воином и к которому фольклорная традиция относится как к герою, предал своего учителя Канэхиру. Ямато Такэру, прародитель всего японского народа, чьё имя – «дух Ямато» – символизирует самурайские традиции и идеалы, ни один свой подвиг не совершил по самурайским правилам. Миямото Мусаси – «великий и благородный воин», нравственный идеал самурая, – нарушал практически все предписания, которым должен был следовать настоящий воин. С чем это связано?
– Названные персонажи относятся к очень разным эпохам и не могут быть оценены по одной этической шкале. Ямато Такэру – образец мифологического героя, у которого помимо человеческих попечений есть еще долг перед небесными богами, оказывающими ему особое покровительство в выполнении его важнейшей миссии на Земле. К тому же воинская хитрость, с помощью которой он, как Давид Голиафа, убил вождя враждебного племени Кумасо, не противоречит будущей этике бусидо. Имеют этические резоны в каждом своем действии и Минамото-но Ёсицунэ, и Миямото Мусаси, нужно только оценивать их поступки в контексте той исторической реальности и вызванной ею системы ценностей, к которым они принадлежали. Ведь в обоих случаях мы имеем дело не с реальными историческими деятелями, а с их идеальными «иконами», которые могут выглядеть в наших глазах весьма непривычно.
– Национальная психология и нравственность в Японии всегда были тесно связанны с религиозными воззрениями. Японский фольклор изначально был сферой «властвования» синтоизма. Многовековое взаимовлияние и взаимопроникновение буддизма и синтоизма способствовали созданию в Японии удивительного религиозного синкретизма, который можно без труда обнаружить во всех областях японской культуры. Виктор Петрович, по вашему мнению, какое влияние оказал буддизм на японские сказки, легенды и предания?
– Синто не является законченной идеологической системой. Это скорее весь комплекс традиционных обычаев, покоящихся на древнем мифологическом мировосприятии, «коллективное бессознательное» всей японской культуры. Буддизм же, как и другие мировоззренческие парадигмы, определяет прежде всего те области культуры, которые изначально были связаны с творчеством японских элит в различные исторические эпохи, а потому и виды буддизма в эти периоды были весьма разными.
Можно сказать, что буддизм повлиял на эпические жанры японского фольклора, как и на культуру в целом, главным образом в новом восприятии времени: крестьянский календарный круг разомкнулся на линейный вектор, породив необходимость в исторических легендах и преданиях, в этических представлениях о кармическом воздаянии за добрые и злые дела в цепи реинкарнаций, желание молиться об упокоении духов усопших и т. д. В сказках и мифологических рассказах это вызвало к жизни план буддийских реалий – монастыри и храмы с их разнообразным материальным миром и ритуалами; фигуры буддийских проповедников, служек, аскетов, паломников, сюжеты о чудесах, явленных сутрой Лотоса или мудрецами «хидзири» и т. д.
– В жизни японцев синтоизм сопровождает «светлые» события, такие как рождение детей, свадьба. Буддизм взял на себя заботу об усопших. Существует ли в фольклоре разделение функций между синтоистскими и буддийскими божествами?
– Различие социальных функций буддизма и синтоизма в фольклоре отражает их специализацию в жизни:
синтоистское сознание сторонится всего, что связано со скверной, кэгарэ, прежде всего со смертью, а потому буддизм берет на себя труд культурного оформления всех табуированных в синто сфер.
Даже в нынешнем, религиозно индифферентном обществе похороны (за исключением христиан) совершаются по буддийскому чину, и это служит основным источником дохода буддийских общин, отчего современный буддизм зачастую иронически называют «похоронным» (сосики букё). Понятие божества в синто и буддизме различается в своей основе. В первом случае это духи природы в широком смысле, включая и души умерших, в буддизме же – сверхчеловеческие существа из индийской, китайской и японской мифологии, ассоциирующиеся с тем или иным воплощением Будды. В некоторых же народных божествах (как, например, «семь богов счастья» – сити-фуку-дзин) слились воедино индуистские, даосские, буддийские и синтоистские представления.
– В синтоизме нет различий в статусе умерших — все они превращались в божества-ками, были чьими-то предками, будь то злодей или праведник, а потому все были достойны одинаковых почестей со стороны своего рода. Буддизму свойственна идея о воздаянии за грехи в прежней жизни и соответственных перерождениях. Как в фольклоре отразились два таких разных подхода к перерождению?
– В синто, как во всякой мифологической системе мировосприятия, главное – неукоснительное исполнение ритуалов и ненарушение табу. Но даже человек чистой жизни способен превратиться во мстительного духа «онрё», если, скажем, смерть его была насильственной или он не успел при жизни осуществить некой важной миссии. Тогда требуются особые «умиротворительные» обряды «тама-сидзумэ», дабы его дух из состояния потревоженного (ара-митама) перешел в спокойное (ниги-митама), что позволит ему войти в коллектив богов – покровителей рода.
Соответственно этому и фольклорные повествования отражают либо синтоистский процесс загробной «прописки» духов, либо буддийских воздаяний за добрые и злые дела в нынешнем или будущем рождении.
– В японском фольклоре статуям буддийских божеств отводилась особая роль. Известно, что огромную популярность получил в Японии обычай одевать буддийские изваяния, а в холодную погоду — укутывать. С чем связан такой интересный обычай?
– Этот чисто народный обычай «очеловечивания» священных изваяний касается либо канонизированных основателей японских школ буддизма, либо таких популярных аватар, как бодхисатва Кшитигарбха (яп. Дзидзо-сама). Последний служит проводником заблудившихся путников в этом мире, а также попечителем умерших (в особенности детей) в загробном, а потому на его каменных статуях часто можно увидеть детские распашонки и слюнявчики, а у ног его – горки камней, то есть символические буддийские пагоды, которые дети, не удостоившиеся заупокойных молитв, по преданию, пытаются сложить на берегу потусторонней реки Сай-но кава. Принято также поливать буддийские изваяния на кладбищах водой.
– В японском фольклоре особое место занимают народные представления (минкан гэйно), которые, как правило, образуют часть ритуалов, совершаемых ежегодно или через строго определенные промежутки времени. Таких народных представлений в Японии проводится много. Виктор Петрович, как вы объясняете такую стойкость традиций?
– Понятием «минкан гэйно» описывается широкий диапазон сакральных и светских представлений с танцами, пантомимой, пением. К священным танцам относятся прежде всего синтоистские (кагура) и буддийские (эннэн-но маи; традиция последних почти угасла). Кроме того, особыми представлениями сопровождаются бесчисленные календарные общинные и семейные праздники. Стойкость традиции Гэйно объясняется интуитивно-подсознательной зависимостью среднестатистического японца от архаических представлений мифологического и религиозного характера. Даже вполне рационально мыслящие индивиды с удовольствием участвуют во многочисленных праздничных ритуалах, видя в этом проявление духа крестьянской общины, лежащего в основе японской культуры, и признавая их важную воспитательную и социально-консолидирующую функцию.
– Некоторые животные в японском фольклоре обладают сверхъестественными способностями. Самыми популярными являются енотовидная собака (тануки) и лиса (кицунэ). Они имеют схожие, как правило отрицательные, роли в японском фольклоре. Почему именно эти животные?
– «Волшебные животные» фольклора восходят к мифологическим образам тотемных предков. Так, например,
северная японская народность Айну считает своим прародителем медведя и до сих пор поклоняется ему в особых ритуалах,
из которых, правда, устранен элемент его сакрального убийства и съедения. Лисы же и тануки (очевидно, вследствие особой ловкости и неуловимости, а также некоторых внешних черт) ассоциируются с хитростью не только у японцев. Вспомним лисичку-хитричку русских сказок. На Дальнем Востоке этим животным приписываются способности «отводить глаза», морочить человека, что чаще всего оборачивается для него разными потерями, впрочем иногда поучительного и даже комического характера.
– Через призму японского фольклора можно понять традиции и устои японского общества. Какие основные национальные черты характера японцев можно назвать, проанализировав, к примеру, японские сказки?
– Можно сказать, что в японских сказках, как и в других формах этой культуры, проявилась тяга к «согласию, ладу» (ва), ради которого японцы готовы идти на гораздо большие компромиссы, чем мы. В них меньшее место занимает героический эпос и большее – бытовые, новеллистические сюжеты. Они ближе к архаическому эпосу и, может быть, поэтому богаче населены разнообразными духами, оборотнями и другими мифологическими существами. В них совсем по-другому, чем в наших сказках, проявляется традиция народной смеховой культуры.
– Что представляет собой современный японский фольклор?
– Современный японский фольклор, как и зарубежный, живет преимущественно в городской, а не сельской среде, и этим объясняются многие его особенности. Он мобильнее по форме и содержанию, отличается подвижной жанровой системой, в которой преобладают малые формы, которыми занимается паремиологи.
Темы современных быличек не ведьмы и домовые, но пришельцы с НЛО и из будущего, полтергейст, энергетические вампиры и т. д.
К числу популярных жанров по-прежнему относятся все виды народной афористики – от прозвищ и прочей экспрессивной ономастики, приветствий и ругательств, до пословиц, поговорок, прибауток, скороговорок и других видов народной афористики, шуток, анекдотов. К числу наиболее консервативных явлений, как обычно, относится детский фольклор с его заклинаниями, дразнилками, смешилками и страшилками, пришедшими из инициационных и прочих ритуалов древности. И еще одна особенность современного японского фольклора состоит в том, что он значительно чаще русского становится объектом разнообразных исследований.
(с)